• Выступление на первом сборе на Винзаводе (3.09.2006)
  
• Визуальность и индустрия развлечений (ХЖ  №40)
  
• Искусство без оправданий
  

Выступление на первом сборе на Винзаводе (3.09.2006)

Выступление на первом сборе на Винзаводе (3.09.2006)

Я хотел бы посвятить краткое сообщение своим, может быть, поверхностным, но, как мне кажется, важным размышлениям о сути русской, или российской, художественной традиции.

Существует мнение, что русская культура обладает какой-то своей спецификой. И одновременно при этом является, безусловно, частью культуры европейской. Мне довольно долго хотелось понять, в чем специфичность российского культурного производства. И сейчас я предлагаю вашему вниманию свои по этому поводу размышления.

Основным фундаментальным вкладом в это независимое культурное основание была русская иконопись XIII-XVII веков, которая, как известно, была заимствована из византийской традиции, но стала развиваться и приобрела в России специфические формы: был создан свой русский стиль. Насчитывается, наверное, свыше 15-ти различных школ в русской иконописи: московская, ярославская, строгановская письма (которые сейчас разделяются на множество независимых школ), северные письма... Безусловно, я не являюсь -ск-сств-ведом в этой области. Я только хотел бы сказать о некоем общем фоне в функционировании и создании русской иконописи, как и иконописи вообще.

Иконопись неразрывна с каноном - заранее известным образным рядом, в который, конечно, каждый мастер вносил микроскопические изменения. Как это ни парадоксально, но именно эти изменения подпитывали и фундировали сохранение канона. Действительно, человек не может сделать абсолютного повторения, всякий раз будут происходить различия, отходы от изначального образа. Именно это человеческое свойство физической невозможности абсолютного повтора фундирует создание канона. Итак, стремление к повтору и невозможность его достичь. Вводятся различные канонические образы, после происходят прорисовки, эти прорисовки накладываются на будущие иконы и таким образом эта иконописная традиция развивается на территории Древней Руси.

Возникает вопрос, а почему именно этот вид культурного производства - то есть культурное производство, построенное по принципу повтора, - был так востребован и так долго существовал на территории Древней Руси? Ответ на этот вопрос, как мне представляется, достаточно очевиден. Понятно, что этому способствовало огромное количество различных факторов, но есть один фактор, вполне очевидный и немногими отмечаемый. Древняя Русь обладала огромными расстояниями, которые с центром были связаны посредством достаточно неразветвленной системой дорог. Если мы будем говорить о современной Российской Федерации и Советском Союзе, то мы не можем не заметить, что это самые протяженные государства в мире.

Древняя Русь возникла как государство с огромными для средневекового государства коммуникациями. В военной мысли есть такой термин "информационная связность". Информационная связность Древней Руси требовала необычайного напряжения государственного механизма. Для того времени выехать из Москвы в какой-нибудь Великий Устюг или еще куда-нибудь подальше - это значило преодолеть огромные расстояния. Именно это положение - слабая информационная связность - и породило каноническую культуру. Для того чтобы что-то передать и чтобы это было понято и усвоено, необходимо это повторить энное количество раз. Все время повторять. Если ты будешь постоянно менять свой message, постоянно изменять свое высказывание, то пока одна мысль идет до Великого Устюга, она уже или забудется, или будет переврана.

Вопрос заключается в том, что мозги людей, которые живут на территории Российской Федерации и являются, так сказать, преемниками русской культуры, настроены на восприятие бесконечного повторения. Именно в этом смысле российская культура является частью европейской культуры. Но какой? Если европейская культура вся построена на принципе различия, то русская - на принципе повторения. Ведь эти две операции неразрывно связаны друг с другом.

Одновременно невозможно и абсолютно повторить, и абсолютно отличиться. Вот эта невозможность и связывает эти две противоположные по сути интенции.
Повторение в русской культуре развертывается не только в культурном контексте, но и в политическом, и в бытовом.
Культура повторения, или канона, обладает своими специфическими чертами, своими слабостями и своей силой.

О чем можно говорить, если мы попытаемся проанализировать ее историческое существование? Какие выводы мы можем сделать? Канон повторяется какое-то количество лет: сто, двести, тридцать, двадцать, но, в конце концов, доходит до абсолютного разрыва с той повседневностью, которая его же и породила. В момент этого разрыва, когда ты получаешь одно сообщение, а видишь вокруг совсем другую реальность, происходит слом сознания, чудовищный кризис в мировоззрении. Мы можем наглядно это наблюдать в истории российской культуры.

Смутное время - XVII век, это как раз то время, когда иконописная традиция стала терять свою реальную связь с окружающей действительностью, стала сама себя стилизовать, академизироваться.   С этим совпало время распада мироустройства, породившего эту культуру. Сначала Смутное время, потом Раскол, далее петровские реформы, заимствованные Петром из Европы и им же утвержденные, но в 17-м году мир рухнул. То же самое произошло в 91-м году.

Я вам советую, хотя это довольно сложное мероприятие, почитать материалы коммунистических съездов: один 24-го года, затем какой-нибудь 60-х годов и поздний, скажем, года 83-го. Очень интересно наблюдать за тем, как изменялась речь людей, которые на этих съездах что-то говорили. В 24-м году мы видим какой-то необычайный инновационный всплеск, чудовищные споры: где империализм, где пролетариат, где о том, как нам всем объединяться. В 60-е годы мы видим уже вялые дискуссии, хотя еще существующие, происходит некое окостенение высказываний, хотя на съездах еще есть какая-то жизнь, какая-то полемика. И вот восьмидесятые.

Вы помните, как в 83-м называли Леонида Ильича Брежнева? Генеральный Секретарь Коммунистической Партии Советского Союза, Председатель Совета Министров, что-то там еще, Четырежды Герой Советского Союза, Герой Социалистического труда Леонид Ильич Брежнев. Речь на съездах тогда - это гигантские неизменяемые блоки текста. "Международный империализм направил свою агрессию на развивающиеся страны третьего мира…" и т. д. Я хотел немножко проиллюстрировать концепцию канона. Она была свойственна коммунистической России не меньше, чем Древней Руси.

Естественно, что упомянутый кризис мировоззрения рождает ненависть к культуре, существовавшей до него. Мы снова можем найти в истории России множество примеров. Самоедство, самоуничтожение культуры. В XVIII-XIX веках русские дворяне с отвращением отзывались об иконописной традиции, они стыдились древних икон. Екатерина II иконы Рублева сдала в церковь какой-то провинциальной деревни (благодаря этому они остались и сейчас висят в Третьяковской галерее).

Тот же процесс уничтожения произошел в середине 30-х, когда взрывались храмы, иконы продавались западным коллекционерам.   Итак, обратная сторона повторения - уничтожение. Мы должны понимать механизмы того, что сейчас происходит в России, в Москве, например, того, что происходит с социалистическим реализмом, того, что еще будет происходить. Это уничтожение советской культуры, с элементом ненависти, жуткой агрессивности. Уничтожение, конечно, - самая слабая и сомнительная сторона повторения, но это плата за саму возможность повторения. Так сказать, плата за нашу идентичность.

Последнее высказывание - об актуальном. То, что в современных условиях будут обращаться к -ск-сств- XIII, XIV, XV веков, - достаточно сомнительно. Это настолько глубокая древность, что обращение к ней будет чистой стилизацией. Может быть, кому-то это удастся. И я не исключаю, что те или иные элементы этой культуры могут вновь воспроизвестись в культуре современной. Но в целом для нас ту же функцию, которую для иконописцев XVII века выполняли Андрей Рублев или Феофан Грек, выполняет русский авангард, возникший в 1910-х. Наше культурно-художественное состояние связано именно с этой традицией.

Как гипотезу я рассматриваю позитивность и эффективность обращения к эстетическим достижениям авангарда. Мы не можем рассчитывать на гигантский прорыв, такой, какой совершен был в свое время Малевичем, Родченко и Татлиным, однако в этой области еще не все сказано, не все обработано, еще не реализован потенциал, который мы можем видеть и предчувствовать. Отчасти в этом виновата сама Советская власть, которая насильственным образом прервала становление советского авангарда и взяла другой канон: реалистической школы XIX века. Резюмирую: русской культуре не нужно бояться повторов, их нужно сделать основой рефлексии и художественного творчества. Когда мы делаем выставку "Верю", мы работаем с повтором.

Кулик: А вам не кажется, что если мы сделаем повтор сознательным жестом, мы действительно разорвем и без того слабую связь с европейской традицией? Хорошо ли это?

Осмоловский: Наоборот, не разорвем, а свяжем. Мы связаны с Европой именно повтором. Или, точнее: невозможностью повтора. В невозможности повтора заключено различие. А европейская культура, построенная на различии, связана с нами невозможностью абсолютного различия.

Кулик: Но ведь русский авангард родился не столько из российской традиции - но как некий отклик на западный авангард.

Осмоловский: Ничего подобного, русский авангард связывал свой генезис с русской иконописной традицией. Это написано и у Татлина, и у Малевича, и у Родченко. Почитайте его тексты, он необычайно на эту тему рефлектировал.
У Родченко есть знаменитая речь… Когда он возглавил отдел по сохранению культурного наследия, где он говорил о возврате к русской декоративной традиции. Там много говорится не об иконописи напрямую, а о декоративности, плоскостности изображения, о том, что свойственно иконописи.

Кулик: А почему мы должны брать такую маленькую традицию, как русский авангард, ей даже ста лет нет? Почему бы не взять действительно большую традицию и не вернуться, скажем, к золотому фону, где сравнения с материальным миром были невозможны или не были бы такими прямыми? Византия. Первые Вселенские Соборы…

Осмоловский: Олег, это частности. Все зависит от индивидуальных художественных устремлений. Можно выбрать любую традицию, вопрос в том, какая из них адекватна нашему времени - с одной стороны. С другой - насколько возможно взять традицию и не стилизовать. Есть ли в той или иной традиции потенциал для реального, живого повтора.

Кулик: Но канон, о котором вы говорите, будет признан всеми, или у каждого предполагается свой канон?

Осмоловский: Я думаю, что канон в современных условиях невозможен. Невозможно что-то объявить волевым образом каноном и насильственно насадить. Канон создаст время, оно оставит то, что соответствовало развитию русской культуры, а что не соответствовало, исчезнет. Художники могут только предлагать свои варианты. И, на мой взгляд, русский и советский авангарды – это самое адекватное для нынешнего момента. Здесь надо не создавать канон, а подключаться к нему.

Аристарх Чернышев: Анатолий, у меня тоже есть вопрос. Вспомним Кандинского: он же решал совсем другие проблемы. Сначала он пробовал себя как обычный художник, а потом стал странные рисовать линии и точки под воздействием научных открытий.

Осмоловский: Ничего подобного.

Чернышев: Но он сам писал об этом в своей книге.

Омоловский: Да он может что угодно писать! Кандинский все время рисовал одно и то же - Георгия Победоносца, который пронзает Змия. Посмотри внимательно.

Дмитрий Олейников: Проговаривание канона не способствует его осмыслению или осознанию.

Осмоловский: Нет. Ты не прав. На мой взгляд, очень даже способствует. Более того, того, что можно проговорить, может быть, не стоит и делать.

Горматюк: Существует и другой момент. Дело в том, что современное искусство - это процесс дефрагментации канонов.

Фрейденберг: Я думаю, то, что сделал Малевич и то, чем мы занимаемся сейчас, - суть одной и той же проблемы: определения знаковой структуры.

Голос из зала: Ты хочешь сказать, что повторение - один из принципов постмодернистской эстетики.

Фрейденберг: Это принцип мироздания. Все крайне просто. Его невозможно преодолеть, потому что по принципу повторения построена Вселенная. Просто Малевич обнаружил единицу этой знаковой системы…

Максим Илюхин: Толик, ты говоришь о древнерусском -ск-сств-. Но там повторяет безымянный автор. В авангарде автор уже присутствует: вот Малевич, а вот Родченко. Для тебя это - одно и то же повторение?

Кулик: Толик, это действительно хороший вопрос - что же делать с автором?

Осмоловский: Еще Фуко сказал, что автор накладывается на произведение после его создания. Это не фигура речи. В каком-то смысле автора не существует. Малевич действительно создал своеобразный канон. Вы же знаете, сколько существует геометрических абстракций в западноевропейской и североамериканской культурах. Здесь интересен тот момент, что все современные авторы стремятся естественно создать отличие от этого "канона", как-то выделиться, отличиться. Но что остается неизменным? Вот, на мой взгляд, самый интересный вопрос? И это вопрос "русский". Именно российская культура могла бы на него дать ответ.

Ирина Кулик: Ты говоришь о каноническом -ск-сств- и приводишь два примера: иконопись и авангард. Оба они связаны с тем, что есть некая необсуждаемая, принимаемая на веру идеология. Ты предлагаешь создавать новое каноническое -ск-сств-. Но ведь у нас нет этой новой необсуждаемой идеологии.

Осмоловский: Тоже большой вопрос. Скорее всего, на это место может прийти дискурс безостановочного реформирования. Правильно в свое время Кагарлицкий сказал: все думают, что мы летим в Швейцарию, а мы уже давно в Буркина-Фасо. Пилоты просто боятся сообщить. Вообще самая главная риторика современного капитализма - это перманентное реформирование.

Чернышев: Реформа как канон…

Ирина Кулик: А почему бы не взять московский концептуализм?

Осмоловский: Московский концептуализм, безусловно, связан с каноном. У них ведь даже был термин "пустотный канон". Но проблема концептуализма в том, что это слишком неостывшее явление. Для того чтобы оно реактуализировалась, нужно, чтобы прошло какое-то время, чтобы оно насытилось какими-то историческими смыслами. Хотя некоторые достижения концептуализма неотменяемы. Но я бы предложил несколько иной взгляд на московский концептуализм. Что в нем было неизменным? На что он опирался в своей работе? Это интересно, а не то, что нового он внес. "Повторение все того же" - вот, на мой взгляд, наиболее интересный методологический момент московского концептуализма.